Високий гуманізм письменника в зображенні в повісті “Шинель” трагічної долі “маленької людини”
Урок зарубіжної літератури 9 клас
УРОК № 64
Тема. Високий гуманізм письменника в зображенні в повісті “Шинель” трагічної долі “маленької людини”
Мета: продовжити знайомство з творчістю М. Гоголя; учити складати композиційну схему твору, розповідь про героя твору та логічно і чітко її викладати; формувати вміння працювати з художнім твором, добирати ключові фрази; відпрацьовувати навички сприйняття художньої системи автора.
Обладнання: ілюстрації до повісті М. Гоголя “Шинель”.
Тип уроку: засвоєння нових
Усі ми вийшли із “Шинелі” Гоголя.
Ф. Достоєвський
ХІД УРОКУ
І. Актуалізація опорних знань
1. Гроно на тему “Микола Гоголь”
II. Мотивація навчальної діяльності
Учитель. Останні п’ятнадцять років свого життя Гоголь подовгу живе за кордоном. Після смерті Пушкіна Росія здавалася йому похмурою і ворожою. Його улюбленим місцем стала Італія. Лише тут він відчував приплив творчих сил. Гоголь називав Італію “батьківщиною своєї душі”. 1842 року письменник привозить з Італії завершений 1-й том “Мертвих душ”. Росія визнає Гоголя своїм першим письменником. На початку
III. Робота над темою уроку
2. Слово учителя
Історія написання повісті “Шинель”
Якось Гоголь почув історію про бідного чиновника, який дуже любив полювання. Ціною жорсткої економії і виснажливої понаднормової праці він зібрав гроші і купив собі дорогу рушницю. Але першого ж дня, коли він на човні вирушив Фінською затокою, рушниця упала в воду. Утрата так засмутила чиновника, що він захворів і був на межі життя і смерті. Товариші дізнались про цю пригоду, зібрали гроші й купили йому таку саму рушницю. Із цієї історії виник задум написати повість, у якій би розповідалось про бідного чиновника, що виплекав собі мрію, а потім утратив бажане. Цією чудовою повістю Гоголь увів у літературу образ “маленької людини”, яка живе безпросвітним життям, і позбавлена елементарної поваги до себе.
3. Робота над змістом повісті. Коментований переказ із прочитанням уривків із повісті
Головний герой повісті Акакій Акакієвич Башмачкін – “…чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным… Что касается до чина, …то он был то, что называют вечный титулярный советник”. Єдина пристрасть Акакія Акакієвича була дивною, безглуздою і нікчемною: переписуючи в департаменті ділові папери, він вкладав у цю справу всю душу; куди б не йшов і що б не робив, завжди перед ним мерехтіли улюблені чорнильні рядки. “Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно,- нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой – то свой разнообразный и приятный мир… Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало.” За свою жалюгідну роботу чиновник отримував мізерну платню і не міг просунутися по службі через те, що не мав хисту і талантів.
Образом – символом його життя була його стара, жалюгідна, витерта шинель, предмет постійного глузування товаришів по департаменту. “Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета. Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то, что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы. И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор…” Шинель стала немов частинкою його єства. З роками вона змінювала свій зовнішній вигляд, оскільки потребувала все частішого ремонту.
“Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров. В девятом часу утра, именно в тот час, когда улицы покрываются идущими в департамент, начинает он давать такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедные чиновники решительно не знают, куда девать их. В это время, когда даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны. Все спасение состоит в том, чтобы в тощенькой шинелишке перебежать как можно скорее пять – шесть улиц и потом натопаться хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттают таким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарованья к должностным отправлениям. Акакий Акакиевич с некоторого времени начал чувствовать, что его как-то особенно сильно стало пропекать в спину и плечо, несмотря на то что он старался перебежать как можно скорее законное пространство. Он подумал наконец, не заключается ли каких грехов в его шинели. Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух – трех местах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка; сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась…” Зрозумівши, що шинель його зігріти не зможе, він вирішив уже вкотре віднести її в ремонт, але кравець категорично заявив, що шинель ремонту не підлягає і що він може пошити нову.
“При слове “новую” у Акакия Акакиевича затуманило в глазах, и все, что ни было в комнате, так и пошло пред ним путаться…” Гоголь дуже докладно розповідає про те, як непросто було наважитися Акакію Акакієвичу на нову шинель, як довго він вів переговори з кравцем Петровичем, приноровлюючись до нього (приходив і до тверезого, і до п’яного), як збирав він гроші, як вибирав сукно і підкладку, як роздумував над хутром для коміра і нарешті спинився на кішці, бо з куницею було б дорого. “Еще каких-нибудь два-три месяца небольшого голодания – и у Акакия Акакиевича набралось точно около восьмидесяти рублей. Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться. В первый же день он отправился вместе с Петровичем в лавки. Купили сукна очень хорошего – и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей. Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо ее выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу. Петрович провозился за шинелью всего две недели, потому что много было стеганья, а иначе она была бы готова раньше…”
I ось шинель готова. “Это было… трудно сказать, в который именно день, но, вероятно, в день самый торжественнейший в жизни Акакия Акакиевича, когда Петрович принес наконец шинель… Между тем Акакий Акакиевич шел в самом праздничном расположении всех чувств. Он чувствовал всякий миг минуты, что на плечах его новая шинель, и несколько раз даже усмехнулся от внутреннего удовольствия. В самом деле, две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо…” Усі його вітали, так що він спочатку тільки посміхався, а потім йому навіть стало соромно. “Когда же все, приступив к нему, стали говорить, что нужно вспрыснуть новую шинель и что, по крайней мере, он должен задать им всем вечер, Акакий Акакиевич потерялся совершенно, не знал, как ему быть, что такое отвечать и как отговориться… Наконец одни из чиновников, какой-то даже помощник столоначальника, вероятно для того, чтобы показать, что он ничуть не гордец и знается даже с низшими себя, сказал: “Так и быть, я вместо Акакия Акакиеви-ча даю вечер и прошу ко мне сегодня на чай: я же, как нарочно, сегодня именинник”… Впрочем, ему потом сделалось приятно, когда вспомнил, что он будет иметь чрез то случай пройтись даже и ввечеру в новой шинели…”.
Цього вечора Акакій Акакійович уперше в житті після обіду вже нічого не писав, дозволив собі поніжитися. Виявляється, що і на прогулянку Акакій Акакійович не виходив увечері уже кілька років. “Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник. Он возвратился домой в самом счастливом расположении духа, скинул шинель и повесил ее бережно на стене, налюбовавшись еще раз сукном и подкладкой, и потом нарочно вытащил, для сравненья, прежний капот свой, совершенно расползшийся. Он взглянул на него, и сам даже засмеялся: такая была далекая разница! И долго еще потом за обедом он все усмехался, как только приходило ему на ум положение, в котором находился капот. Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постеле, пока не потемнело. Потом, не затягивая дела, оделся, надел на плечи шинель и вышел на улицу… Он уже несколько лет не выходил по вечерам на улицу…”
Після веселої гулянки, на якій Акакій Акакійович випив два келихи шампанського, він, піднявши свою шинель з підлоги в передпокої, тихенько вийшов за двері. “Чтобы как-нибудь не вздумал удерживать хозяин, он вышел потихоньку из комнаты, отыскал в передней шинель, которую не без сожаления увидел лежавшею на полу, стряхнул ее, снял с нее всякую пушинку, надел на плечи и опустился по лестнице на улицу. На улице все еще было светло… Акакий Акакиевич шел в веселом расположении духа… Скоро потянулись перед ним те пустынные улицы, которые даже и днем не так веселы, а тем более вечером. Теперь они сделались еще глуше и уединеннее: фонари стали мелькать реже – масла, как видно, уже меньше отпускалось; пошли деревянные дома, заборы; нигде ни души; сверкал только один снег по улицам, да печально чернели с закрытыми ставнями заснувшие низенькие лачужки. Он приблизился к тому месту, где перерезывалась улица бесконечною площадью с едва видными на другой стороне ее домами, которая глядела страшною пустынею… Он вступил на площадь не без какой-то невольной боязни, точно как будто сердце его предчувствовало что-то недоброе…”
I ось тут його підстерегло лихо. На широкій темній площі, що мала вигляд страшної пустелі, шинель у нього відібрали якісь люди. “Он оглянулся назад и по сторонам: точное море вокруг него. “Нет, лучше и не глядеть”,- подумал и шел, закрыв глаза, и когда открыл их, чтобы узнать, близко ли конец площади, увидел вдруг, что перед ним стоят почти перед носом какие-то люди с усами, какие именно, уж этого он не мог даже различить. У него затуманило в глазах и забилось в груди. “А ведь шинель-то моя! ” – сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник. Акакий Акакиевич хотел было уже закричать “караул”, как другой приставил ему к самому рту кулак величиною в чиновничью голову, примолвив: “А вот только крикни!” Акакий Акакиевич чувствовал только, как сняли с него шинель, дали ему пинка коленом, и он упал навзничь в снег и ничего уж больше не чувствовал. Чрез несколько минут он опомнился и поднялся на ноги, но уж никого не было. Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет, стал кричать, но голос, казалось, и не думал долетать до концов площади. “
“Акакий Акакиевич прибежал домой в совершенном беспорядке: волосы, которые еще водились у него в небольшом количестве на висках и затылке, совершенно растрепались; бок и грудь и все панталоны были в снегу… печальный побрел в свою комнату, и как он провел там ночь, предоставляется судить тому, кто может сколько-нибудь представить себе положение другого.” А вранці розпочались нові поневіряння чиновника, які вимагали від нього незнаної досі мужності, а саме – походи до начальства. Але ані будочник з алебардою, ані пристав, ані навіть одна “значна особа” йому не допомогли, а генерал ще й нагримав на нього (Гоголь докладно пояснив, що генерал повинен гримати на того, хто хоча б на один чин нижчий за нього.) “Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом и никак не мог стоять: если бы не подбежали тут же сторожа поддержать его, он бы шлепнулся на пол; его вынесли почти без движения… Как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук, ни ног. В жизнь свою он не был еще так сильно распечен генералом, да еще и чужим. Он шел по вьюге, свистевшей в улицах, разинув рот, сбиваясь с тротуаров; ветер, по петербургскому обычаю, дул на него со всех четырех сторон, из всех переулков. Вмиг надуло ему в горло жабу, и добрался он домой, не в силах будучи сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель. Так сильно иногда бывает надлежащее распеканье! На другой же день обнаружилась у него сильная горячка.”
I тут Гоголь зі співчуттям розповідає про спроби вилікувати Акакія Акакійовича. “Благодаря великодушному вспомоществованию петербургского климата болезнь пошла быстрее, чем можно было ожидать, и когда явился доктор, то он, пощупавши пульс, ничего не нашелся сделать, как только прописать припарку, единственно уже для того, чтобы больной не остался без благодетельной помощи медицины; а впрочем, тут же объявил ему чрез полтора суток непременный капут. После чего обратился к хозяйке и сказал: “А вы, матушка, и времени даром не теряйте, закажите ему теперь же сосновый гроб, потому что дубовый будет для него дорог”. Слышал ли Акакий Акакиевич эти произнесенные роковые для него слова, а если и слышал, произвели ли они на него потрясающее действие, пожалел ли он о горемычной своей жизни,- ничего этого не известно, потому что он находился все время в бреду и жару…” Як непомітно жив Акакій Акакійович, так тихо він і помер. ” Несколько дней после его смерти послан был к нему на квартиру из департамента сторож, с приказанием немедленно явиться: начальник де требует; но сторож должен был возвратиться ни с чем, давши отчет, что не может больше прийти, и на запрос “почему? ” выразился словами: “Да так, уж он умер, четвертого дня похоронили”. Таким образом узнали в департаменте о смерти Акакия Акакиевича, и на другой день уже на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее…”
Повість цим не закінчується. Петербургом пішли чутки, що ночами став з’являтися мрець у подобі чиновника, який зриває з людей шинелі, незважаючи на чини та звання. У поліції видали наказ спіймати мерця “хоч би живого чи мертвого”. Багато було шинелей здерто з плечей, та мерця спіймати не могли. “По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы – словом, всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной. Один из департаментских чиновников видел своими глазами мертвеца и узнал в нем тотчас Акакия Акакиевича… В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мертвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом…”
Нарешті, мрець напав на “значну особу” – самого генерала, коли той їхав до своєї коханки, і це так налякало генерала, що він швидко скинув з плечей свою шинель і поїхав додому. “Вдруг почувствовал значительное лицо, что его ухватил кто-то весьма крепко за воротник. Обернувшись, он заметил человека небольшого роста, в старом поношенном вицмундире, и не без ужаса узнал в нем Акакия Акакиевича. Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом. Но ужас значительного лица превзошел все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою, произнес такие речи: “А! Так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно! не похлопотал об моей, да еще и распек,- отдавай же теперь свою!” Бедное значительное лицо чуть не умер…” Гоголь зауважує, що після цього випадку генерал почав дещо по-іншому розмовляти з підлеглими, а мрець перестав з’являтись: напевно, генеральська шинель йому підійшла за розміром. “Но еще более замечательно то, что с этих пор совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца: видно, генеральская шинель пришлась ему совершенно по плечам; по крайней мере, уже не было нигде слышно таких случаев, чтобы сдергивали с кого шинели…”
3. Складання плану повісті
Пам’ятка “Як складати план тексту”
V. Прочитайте текст, з’ясуйте значення незрозумілих слів.
VI. Визначте тему й основну думку.
VII. Поділіть текст на смислові частини, дайте їм заголовки або підберіть цитати.
VIII. Напишіть чернетку плану. Порівняйте його з текстом. Простежте, чи все головне відображено в плані, чи зв’язані пункти плану за замістом, чи відображають вони тему і головну думку тексту.
IX. Спробуйте за цим планом переказати текст.
X. Акуратно перепишіть удосконалений варіант плану.
Орієнтовний план
1) Акакій Акакійович і ділові папери в департаменті.
2) Шинель – образ-символ його життя.
3) Шинель ремонту не підлягає.
4) Шинель готова. Вітання колег.
5) Лихо на темній площі.
6) Зустріч із байдужістю “значних людей”.
7) Хвороба та смерть.
8) Поява примари на вулицях Петербургу.
9) Генеральська шинель підійшла мерцю за розміром.
IV. Рефлексія
9) Запитання до класу: “Чому Акакія Акакійовича називають “маленькою людиною”?”
9) “Вільне письмо” за темою “Маленька людина”
Приклад
Маленька людина. Непомітне та нікому не потрібне життя… Але ж життя, хоч і чуже. Напевно, важко жити такій людині, якщо вона нікому не потрібна, не може навіть сподіватись на захист або увагу оточуючих. Нічого, крім насмішок, вона не отримує. Із самотністю, душевним болем, життєвими негараздами вона залишається “один на один”. Сумно… А чи нема навколо нас таких людей, які потребують уваги та доброго слова? Чи може кожен із нас бути впевненим, що сам не стане такою “маленькою людиною”? І чи не з таких “маленьких людей” складається людство?
V. Домашнє завдання
Підготувати запитання за змістом і проблемами повісті для взаємоперевірки.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)