КАНИКУЛЫ – Рэй Дуглас БРЭДБЕРИ (1920-2012)
Рэй Дуглас БРЭДБЕРИ (1920-2012)
КАНИКУЛЫ
День был свежий – свежестью травы, что тянулась вверх, облаков, что плыли в небесах, бабочек, что опускались на траву. День был соткан из тишины, но она, вовсе не была немой, её создавали пчёлы и цветы, суша и океан, всё, что двигалось, порхало, трепетало, вздымалось и падало, подчиняясь своему течению времени, своему неповторимому ритму. Край был недвижим, и всё двигалось. Море было неспокойно, и море молчало. Парадокс1, сплошной парадокс, безмолвие срасталось с безмолвием, звук со звуком. Цветы качались,
1 Парадокс – противоречащее общепринятому, странное.
Неожиданно рельсы задрожали.
Сидя на путях, одинокий дрозд ощутил, как рождается
Рельсы продолжали тихо дрожать, и наконец из-за поворота показалась, вдоль по берегу пошла небольшая дрезина1, в великом безмолвии зафыркал и зарокотал двухцилиндровый мотор.
На этой маленькой четырёхколесной дрезине, на обращённой в две стороны двойной скамейке, защищённые от солнца небольшим тентом, сидели мужчина, его жена и семилетний сынишка. Дрезина проходила один пустынный участок за другим, ветер бил в глаза и развевал волосы, но все трое не оборачивались и смотрели только вперёд. Иногда, на выходе из поворота, глядели нетерпеливо, иногда печально, и всё время насторожённо – что дальше?
На ровной прямой мотор вдруг закашлялся и смолк. В сокрушительной теперь тишине казалось – это покой, излучаемый морем, землёй и небом, затормозил и пресёк вращение колёс.
– Бензин кончился.
Мужчина, вздохнув, достал из узкого багажника запасную канистру и начал переливать горючее в бак.
Его жена и сын тихо глядели на море, слушали приглушённый гром, шёпот, слушали, как раздвигается могучий занавес из песка, гальки, зелёных водорослей, пены.
– Море красивое, правда? – сказала женщина.
– Мне нравится, – сказал мальчик.
– Может быть, заодно сделаем привал и поедим?
Мужчина навёл бинокль на зелёный полуостров вдали.
– Давайте. Рельсы сильно изъело ржавчиной. Впереди путь разрушен. Придётся ждать, пока я исправлю.
– Сколько лопнуло рельсов, столько привалов! – сказал мальчик.
Женщина попыталась улыбнуться, потом перевела свои серьёзные, пытливые глаза на мужчину.
1 Дрезина – четырёхколесная тележка для езды по железнодорожным рельсам.
– Сколько мы проехали сегодня?
– Неполных девяносто миль. – Мужчина всё ещё напряжённо глядел в бинокль. – Больше, по-моему, и не стоит проходить в день. Когда гонишь, не успеваешь ничего увидеть. Послезавтра будем в Монтерее, на следующий день, если хочешь, в Пало Альто.
Женщина развязала ярко-жёлтые ленты широкополой соломенной шляпы, сняла её с золотистых волос и, покрытая лёгкой испариной, отошла от машины, Они столько ехали без остановки на трясучей дрезине, что всё тело пропиталось её ровным ходом. Теперь, когда машина остановилась, было какое-то странное чувство, словно с них сейчас снимут оковы.
– Давайте есть!
Мальчик бегом отнёс корзинку с припасами на берег.
Мать и сын уже сидели перед расстеленной скатертью, когда мужчина спустился к ним; на нём был строгий костюм с жилетом, галстук и шляпа, как будто он ожидал кого-то встретить в пути. Раздавая сэндвичи и извлекая маринованные овощи из прохладных зелёных баночек, он понемногу отпускал галстук и расстёгивал жилет, всё время озираясь, словно готовый в любую секунду опять застегнуться на все пуговицы.
– Мы одни, папа? – спросил мальчик, не переставая жевать.
– Да.
– И больше никого, нигде?
– Больше никого.
– А прежде на свете были люди?
– Зачем ты всё время спрашиваешь? Это было не так уж давно. Всего несколько месяцев. Ты и сам помнишь.
– Плохо помню. А когда нарочно стараюсь припомнить, и вовсе забываю. – Мальчик просеял между пальцами горсть песка. – Людей было столько, сколько песка тут на пляже? А что с ними случилось?
– Не знаю, – ответил мужчина, и это была правда.
В одно прекрасное утро они проснулись – и мир был пуст. Висела бельевая верёвка соседей, и ветер трепал ослепительно белые рубашки, как всегда поутру блестели машины перед коттеджами, но не слышно ничьего “до свидания”, не гудели уличным движением мощные артерии города, телефоны не вздрагивали от собственного звонка, не кричали дети в чаще подсолнечника.
Лишь накануне вечером он сидел с женой на террасе, когда принесли вечернюю газету, и даже не развёртывая её, не глядя на заголовки, сказал:
– Интересно, когда мы ему осточертеем и он всех нас выметет вон?
– Да, до чего дошло, – подхватила она. – И не остановишь, Как же мы глупы, правда?
– А замечательно было бы… – Он раскурил свою трубку. – Проснуться завтра, и во всём мире ни души, начинай всё сначала!
Он сидел и курил, в руке сложенная газета, голова откинута на спинку кресла.
– Если бы можно было сейчас нажать такую кнопку, ты бы нажал?
– Наверно, да, – ответил он. – Без насилия. Просто всё исчезнет с лица земли. Оставить землю и море, и всё что растёт – цветы, траву, плодовые деревья. И животные тоже пусть остаются. Всё оставить, кроме человека, который охотится, когда не голоден, ест, когда сыт, жесток, хотя его никто не задевает.
– Но мы-то должны остаться. – Она тихо улыбнулась.
– Хорошо было бы. – Он задумался. – Впереди – сколько угодно времени. Самые длинные каникулы в истории. И мы с корзиной припасов, и самый долгий пикник, Только ты, я и Джим. Никаких сезонных билетов. Не нужно тянуться за Джонсами, Даже автомашины не надо. Придумать какой-нибудь другой способ путешествовать, старинный способ, Взять корзину с сэндвичами, три бутылки шипучки, дальше, как понадобится, пополнять запасы в безлюдных магазинах в безлюдных городах, и впереди нескончаемое лето…
Долго они сидели молча на террасе, их разделяла свёрнутая газета.
Наконец она сказала:
– А нам не будет одиноко?
Вот каким было утро нового мира. Они проснулись и услышали мягкие звуки земли, которая теперь была просто-напросто лугом, города тонули в море травы-муравы, ноготков, маргариток, вьюнков. Сперва они приняли это удивительно спокойно, должно быть потому, что уже столько лет не любили город и позади было столько мнимых друзей, и была замкнутая жизнь в уединении, в механизированном улье.
Муж встал с кровати, выглянул в окно и спокойно, словно речь шла о погоде, заметил:
– Все исчезли.
Он понял это по звукам, которых город больше не издавал.
Они завтракали не торопясь, потому что мальчик ещё спал, потом муж выпрямился и сказал:
– Теперь мне надо придумать, что делать.
– Что делать? Как… разве ты не пойдёшь на работу?
– Ты всё ещё не веришь, да? – Он засмеялся. – Не веришь, что я не буду каждый день выскакивать из дому в десять минут девятого, что Джиму больше никогда не надо ходить в школу. Всё, занятия
Кончились, для всех нас кончились! Больше никаких карандашей, никаких книг и кислых взглядов босса! Нас отпустили, милая, и мы никогда не вернёмся к этой дурацкой, проклятой, нудной рутине. Пошли!
И он повёл её по пустым и безмолвным улицам города.
– Они не умерли, – сказал он. – Просто… ушли.
– А другие города?
Он зашёл в телефонную будку, набрал номер Чикаго, потом Нью-Йорка, потом Сан-Франциско. Молчание. Молчание. Молчание.
– Все, – сказал он, вешая трубку.
– Я чувствую себя виноватой, – сказала она. – Их нет, а мы остались. И… я радуюсь, Почему? Ведь я должна горевать.
– Должна? Никакой трагедии нет. Их не пытали, не жгли, не мучали. Они исчезли и не почувствовали этого, не узнали. И теперь мы ни перед кем не обязаны. У нас одна обязанность – быть счастливыми. Тридцать лет счастья впереди, разве плохо?
– Но… но тогда нам нужно заводить ещё детей?
– Чтобы снова населить мир? – Он медленно, спокойно покачал головой. – Нет. Пусть Джим будет последним. Когда он состарится и умрёт, пусть мир принадлежит лошадям и коровам, бурундукам и паукам. Они без нас не пропадут. А потом когда-нибудь другой род, умеющий сочетать естественное счастье с естественным любопытством, построит города, совсем не такие, как наши, и будет жить дальше. А сейчас уложим корзину, разбудим Джима и начнём наши тридцатилетние каникулы. Ну, кто первым добежит до дома?
Он взял с маленькой дрезины кувалду, и пока он полчаса один исправлял ржавые рельсы, женщина и мальчик побежали вдоль берега. Они вернулись с горстью влажных ракушек и чудесными розовыми камешками, сели, и мать стала учить сына, и он писал карандашом в блокноте домашнее задание, а в полдень к ним спустился с насыпи отец, без пиджака, без галстука, и они пили апельсиновую шипучку, глядя, как в бутылках, теснясь, рвутся вверх пузырьки.
Стояла тишина. Они слушали, как солнце настраивает старые железные рельсы. Солёный ветер разносил запах горячего дёгтя от шпал, и мужчина легонько постукивал пальцем по своему карманному атласу.
– Через месяц, в мае, доберёмся до Сакраменто, оттуда двинемся в Сиэтл. Пробудем там до первого июля, июль хороший месяц в Вашингтоне, потом, как станет холоднее, обратно, в Йеллоустон, несколько миль вдень, здесь поохотимся, там порыбачим…
Мальчику стало скучно, он отошёл к самой воде и бросал палки в море, потом сам же бегал за ними, изображая учёную собаку.
Отец продолжал:
– Зимуем в Таксоне, в самом конце зимы едем во Флориду, весной – вдоль побережья, в июне попадём, скажем, в Нью-Йорк. Через два года лето проводим в Чикаго. Через три года – как ты насчёт того, чтобы провести зиму в Мехико-Сити? Куда рельсы приведут, куда угодно, и если нападём на совсем неизвестную старую ветку – превосходно, поедем по ней до конца, посмотрим, куда она ведёт. Когда-нибудь, честное слово, пойдём на лодке вниз по Миссисипи, я об этом давно мечтал. На всю жизнь хватит, не маршрут – находка…
Он смолк. Он хотел уже захлопнуть атлас неловкими руками, но что-то светлое мелькнуло в воздухе и упало на бумагу. Скатилось на песок, и получился мокрый комочек.
Жена глянула на влажное пятнышко и сразу перевела взгляд на его лицо. Серьёзные глаза его подозрительно блестели. И по одной щеке тянулась влажная дорожка.
Она ахнула. Взяла его руку и крепко сжала.
Он стиснул её руку и, закрыв глаза, через силу заговорил:
– Хорошо, правда, если бы мы вечером легли спать, а ночью всё каким-то образом вернулось на свои места. Все нелепости, шум и гам, ненависть, все ужасы, все кошмары, злые люди и бестолковые дети, вся эта катавасия, мелочность, суета, все надежды, чаяния и любовь. Правда, было бы хорошо?
Она подумала, потом кивнула. И тут оба вздрогнули.
Потому что между ними (когда он пришёл?), держа в руке бутылку из-под шипучки, стоял их сын.
Лицо мальчика было бледно. Свободной рукой он коснулся щеки отца, там где оставила след слезинка.
– Ты… – сказал он и вздохнул. – Ты… Папа, тебе тоже не с кем играть.
Жена хотела что-то сказать. Муж хотел взять руку мальчика. Мальчик отскочил назад.
– Дураки! Дураки! Глупые дураки! Болваны вы, болваны!
Сорвался с места, сбежал к морю и, стоя у воды, залился слезами.
Мать хотела пойти за ним, но отец её удержал.
– Не надо. Оставь его.
Тут же оба оцепенели. Потому что мальчик на берегу, не переставая плакать, что-то написал на клочке бумаги, сунул клочок в бутылку, закупорил её железным колпачком, взял покрепче, размахнулся – и бутылка, описав крутую блестящую дугу, упала в море.
Что, думала она, что он написал на бумажке? Что там, в бутылке?
Бутылка плыла по волнам.
Мальчик перестал плакать.
Потом он отошёл от воды и остановился около родителей, глядя на них, лицо ни просветлевшее, ни мрачное, ни живое, ни убитое, ни решительное, ни отрешённое, а какая-то причудливая смесь, словно он примирился со временем, стихиями и этими людьми. Они смотрели на него, смотрели дальше, на залив и затерявшуюся в волнах светлую искорку – бутылку, в которой лежал клочок бумаги с каракулями.
Он написал наше желание? – думала женщина. – Написал то, о чём мы сейчас говорили, нашу мечту?
Или написал что-то своё, пожелал для себя одного, чтобы проснуться завтра утром – и он один в безлюдном мире, больше никого, ни мужчины, ни женщины, ни отца, ни матери, никаких глупых взрослых с их глупыми желаниями, подошёл к рельсам и сам, в одиночку, повёл дрезину через одичавший материк, один отправился в нескончаемое путешествие, и где захотел – там и привал.
Это или не это?
Наше или своё?..
Она долго глядела в его лишённые выражения глаза, но не прочла ответа, а спросить не решилась.
Тени чаек парили в воздухе, осеняя их лица мимолётной прохладой.
– Пора ехать, – сказал кто-то.
Они поставили корзину на платформу. Женщина покрепче привязала шляпу к волосам жёлтой лентой, ракушки сложили кучкой на доски, муж надел галстук, жилет, пиджак и шляпу, и все трое сели на скамейку, глядя в море, – там, далеко, у самого горизонта, поблёскивала бутылка с запиской.
– Если попросить – исполнится? – спросил мальчик. – Если загадать – сбудется?
– Иногда сбывается… даже чересчур.
– Смотря чего ты просишь.
Мальчик кивнул, мысли его были далеко.
Они посмотрели назад, откуда приехали, потом вперёд, куда предстояло ехать.
– До свиданья, берег, – сказал мальчик и помахал рукой.
Дрезина покатила по ржавым рельсам, её гул затих и пропал.
Вместе с ней вдали, среди холмов, пропали женщина, мужчина, мальчик.
Когда они скрылись, рельсы минуты две тихонько дребезжали, потом смолкли. Упала ржавая чешуйка. Кивнул цветок.
Море сильно шумело.
Перевод Льва Жданова
Читаем, размышляем, обсуждаем…
1. Понравилось ли вам прочитанное? Объясните почему.
2. Выразительно зачитайте начало рассказа. С помощью каких художественных средств писателю удалось воссоздать картину пустоты?
3. Расскажите, что произошло с героями рассказа.
4. Объясните, как вы поняли идею этого произведения.
5. Раскройте смысл названия рассказа. Свой ответ обоснуйте.
6. А вы бы хотели, чтобы наступили такие каникулы? Аргументируйте свою позицию.
7. Как вы думаете, что написал мальчик в записке? А что бы написали вы?
(1 votes, average: 5.00 out of 5)